расследовать это дело, которое дошло до самого царя. Причём первой мыслью Александра I было уволить губернатора с места.

Потом Долгоруков на почве нарушения закона о рекрутском наборе столкнулся с упоминавшимся выше вице-губернатором А.Е.Дюнантом (1809—1819). Дюнант, совершив по дешёвке купчую на двух дворовых людей, решил заработать на них и сдать в рекруты. При этом он не стал дожидаться положенного законом трёхлетнего срока после заключения купчей, а сразу представил их в качестве своих рекрутов. Чтобы обойти закон, Адриан Егорович инсценировал у себя кражу шкатулки с деньгами одним из этих купленных крестьян, а если крестьянин вор, то ему прямая дорога в армию. Купив крестьян по дешёвке, вице-губернатор мог получить за них рекрутские квитанции, которые котировались уже намного дороже купчей. Расчёты Дюнанта не оправдались, потому что Долгоруков доложил о его махинациях в Петербург.

Князю Ивану Михайловичу вспомнили другие «прегрешения», и судьба его как губернатора была предрешена. Дюнант в отместку подал на губернатора донос, обвинив его в поборах с крестьян на рекрутском наборе и в потворстве махинациям полицмейстера, якобы наживавшегося на пошивке мундиров для армии. В конечном итоге владимирские враги князя Ивана сумели создать в губернии соответствующее общественное мнение и «скушали» губернатора со всеми потрохами.

Поддерживать добрые отношения с местным обществом считалось долгом губернатора. Формой общения с обществом считались обеды, балы и вечера, и для устройства оных губернатор располагал специальными представительскими суммами. Тверской губернатор А.Н.Сомов (1868—1890), прославившийся своей скупостью, экономил на представительских. К обеду для гласных у него подавали дешёвые вина, а обеды для дворянства он устраивал один раз в три года. Вполне основательно предположить, что сэкономленные деньги он присваивал, а это уже подходило под уголовную статью о казнокрадстве.

Гражданского губернатора Архангельской области И.И.Огарёва (1831—1837) волновала другая беда – поголовное пьянство чиновников. Посетивший губернию в 1834 году А.В.Никитенко писал, что Илья Иванович решил по возможности держать подчинённых под своим неусыпным оком, приглашая их к себе на завтраки и на обеды. За не явившимся на трапезу чиновником, который уже успел «тюкнуть», он посылал дрожки. Прежде чем допустить запившего к делам, Огарёв был вынужден подвергать его процедуре отрезвления. Впрочем, продолжает Никитенко, пьянствовал весь город: «В случае сватовства родственники невесты, наводя справки о женихе, уже не спрашивают, трезвый ли он человек, а спрашивают, каков он во хмелю, ибо первое почти немыслимо».

Никитенко оставил нам интересную характеристику Огарёва и военного губернатора адмирала Романа Романовича Галла (1830—1836). Огарёв, пишет автор «Дневников», «не особенно широкого ума, не особенно образован, мало начитан, не честолюбив, но исполнен честности, прямодушия и …простого здравого смысла… Его предшественники …, может, были умнее его, но зато и лучше умели соблюдать личные выгоды». Огарёв объявил войну ворам и взяточникам и не поддаётся никаким соблазнам, которых в торговом городе Архангельске больше, чем где бы то ни было. Под стать гражданскому губернатору действовал и добродушный адмирал Галл.

Губернатор П. А.Булгаков (1843—1854) в полную меру «хлебнул» от выходок одичавшего тамбовский общества (см. главу «Курьёзы губернской жизни») и, как потом выражался, «не успевал отмаргиваться от замечаний» из Петербурга.

Одна тамбовская помещица приехала в Тамбов, чтобы лично увидеть находившегося там проездом великого князя Александра Николаевича. Отпущенные на визит наследника три дня кончились, а помещица так и не смогла лицезреть его. Наступила минута отъезда великого князя. Он уже садился в свой экипаж, и ямщик, натягивая вожжи, чмокал губами, как вдруг раздался зычный голос:

– Александр Николаевич! Александр Николаевич!

Наследник вздрогнул и оглянулся: в находившемся поодаль тарантасе стояла какая-то баба и что есть мочи кричала ему. То была наша помещица, увидевшая наконец предмет своего приезда в город. Булгаков, бледный как смерть, кинулся в её сторону, экипаж наследника престола тронулся с места, а бравая помещица, довольная, что её услышали, стояла во весь рост в тарантасе и махала отъезжающему Александру Николаевичу платком…

Другая помещица вознамерилась обратиться к императору Николаю с просьбой и, купив гербовую бумагу, настрочила её, употребив при обращении такие выражения, как «Всепресветлейший, Державнейший, Всеавгустейший Монарх». Дело было в августе, отправить своё прошение помещица в срок по каким-то причинам не смогла, а в сентябре тратиться на гербовую бумагу не захотела. Она просто переписала титул, заменив слово «Всеавгустейший» словом «Всесентябрейший» и …отправила бумагу по адресу. Какие последствия имело прошение для тамбовского губернатора, история умалчивает.

Но не только безграмотные и «крепколобые» помещики досаждали губернатору Булгакову, были штучки, исходившие от представителей высшей прослойки общества. В музыкальном мире России был широко известен хоровой дирижёр и композитор князь Юрий Николаевич Голицын (1823—1872). В 1851 году он был избран в дворянские предводители и, возможно, сделал бы себе и блестящую административную карьеру, но… на его пути встретилась женщина. И женщина была хорошенькой.

Увлечение ею стоило князю безумных денег, он разорил себя и жену, и последняя была вынуждена, чтобы остановить мужа, обратиться к помощи правительства (парткомов тогда ещё не было). Князя лишили поста дворянского предводителя, над ним учинили опеку, и для его более-менее сносного существования назначили некоторую сумму. Любому другому её бы за глаза хватило, но только не князю Юрию. И он решил увеличить свои доходы, выбрав для этого весьма оригинальный способ.

На одной из тамбовских окраин он нашёл свободный сарай, на воротах которого повесил вывеску следующего содержания: «Продажа дёгтю, рогож и гвоздей и прочего товара камергера двора Его Императорского Величества князя Юрия Николаевича Голицына». Зашедшие внутрь сарая могли также увидеть свисавшие с потолка связки баранок, что, вероятно, должно было свидетельствовать о желании камергера удовлетворить самые широкие запросы покупателей.

Разразился скандал. Булгаков поехал в «дегтярную» лавку уговаривать Голицына снять вывеску и прикрыть торговлю, но князь Юрий наотрез отказался. Понадобилось специальное решение Николая I, чтобы добиться требуемого.

Так что к середине XIX века губернские нравы мало изменились по сравнению с «галантным» веком. М.Е.Салтыков в январе 1851 года пишет из Вятки брату Дмитрию о том, что гибнет «среди нелепых бумаг губернского правления и подлейшего бостона». Погруженность в дела – канцелярская «галера» – не спасает от тоски и скуки, и Салтыков вынужден был погрузиться в забвение и оглушать себя либо водкой, либо карточными играми в бостон, вист и преферанс. Других развлечений в тогдашней Вятке не было.

В Рязань Салтыков как вице-губернатор попал в разгар подготовки реформы 1861 года и своей требовательностью к подчинённым сразу приобрёл лютую ненависть местного общества. Сочувствие к положению крестьян и попытки оградить его от помещичьего и бюрократическо-чиновничьего произвола вызвало ненависть со стороны помещиков. В 1861 году крепостническая Рязань пыталась даже судить Михаила Евграфовича за… демократизм!

Смоленский губернатор Н.П.Бороздна (1862—1871) в 1866 году жаловался Никитенко на распространение в губернии другой болезни – нигилизма. Стало расти число смолянок, не желавших вступать в законные браки и предпочитавших браки гражданские. Что бы говорил бедный Николай Петрович, доживи он до наших дней!

…Побываем теперь вместе с доктором Дримпельманом в новом таврическом городе Николаеве и перенесёмся в год 1788-й от рождества Христова. Когда извозчик, доставивший нашего мемуариста из Елизаветграда, остановился и сказал «Приехали», Дримпельман был, мягко говоря, шокирован. Кроме нескольких хижин из тростника и часовых, он ничего не узрел. Таков был тогда город Николаев.

Согласно приказу, Дримпельман должен был явиться к бригадиру Фалееву. Расспросив часовых, он узнал, что к Фалееву нужно было ехать ещё пять вёрст. Но Фалеева он встретил на полпути, в местечке под громким названием «Богоявление», в котором было 16 деревянных и крытых тростником хижин, а также палаток и татарских юрт. Это был госпиталь, в котором Дримпельману предстояло работать. Обслуживающий персонал жил в землянках.

Вновь прибывший стал искать своих будущих коллег, но всё никак не мог добиться на этот счёт ни от кого никакого толка. Так он остановился в раздумье на каком-то холме, как вдруг из-под его ног наружу вышел человек. Это был аптекарь, которого он знал лет десять тому назад по Кронштадту и который и ввёл Дримпельмана в курс дела.